Ключ №2 " "...нет, лучше убей меня!" "А если без пафоса, любимая, давай просто сходим в кафе, раз ты не хочешь на фильм ужасов."
Название: Без них
Автор: Aizawa
Бета: J.Raiden
Фендом: ориджинал
Рейтинг: cлабенькое PG
Жанр: драббл, слегка дарк.
читатьНе поворачивая головы, она нащупывает на тумбочке вазу и швыряет в него.
Он слегка наклоняет голову - целиться она не умела никогда, но мало ли что - и ваза, жалобно дзынькнув о переплет окна, рассыпается по полу.
Он пожимает плечами и идет к двери.
Когда через полчаса он возвращается, она, по-прежнему неодетая, лежит на кровати, вытянув руки вдоль тела, запрокинув голову, сжав губы.
Тень от оконной рамы падает на ее белый впалый живот, на грудь – точь-в-точь массивное протестантское распятие.
- Знаешь, - мягко начинает он, снова усаживаясь на подоконник, - по-моему, с таким настроением вообще не стоит куда-то ходить. Давай посидим дома.
Он не рассчитывает на ответ, но она все-таки произносит бесцветно, почти не разжимая губ:
- Отстань.
В ее чуть хриплом голосе нет ничего, кроме тяжелого холодного раздражения.
- Тебе бы определиться, - хмыкает он, возясь с оконной задвижкой. – Дома - не нравится, в кино - не хочу... Чего ж ты хочешь?
- Я хочу куда-нибудь поехать, покататься...
Помолчав, она добавляет, наверняка догадываясь, что ей вполне могут предложить проехаться на лифте:
- За город. К морю. К чертовой матери.
Задвижка наконец поддается; пахнущий дождем воздух начинает сочиться из щели в комнату, заставляя женщину поежиться и плотно закутаться в покрывало.
За стеклом – мокрые черепичные крыши, темные стрельчатые проемы окошек, невысокие шпили в пелене дождя. Исторический центр.
К его красоте нельзя привыкнуть. Он, во всяком случае, до сих пор не привык.
Жить здесь – равно что поселиться на странице книжки с картинками.
- Эй, - негромко окликает он, но никто ему, разумеется, не отвечает.
Он закуривает.
На самом деле ничего особенного не произошло.
Он всего-навсего предложил ей начать собираться заранее; торопиться она же и не любит, а путь до кинотеатра «Художественный» занимает все сорок, а то и сорок пять минут. Пробок теперь нет, так что дорогу в любой конец города можно рассчитать точно.
Она сказала, что переживать нечего - без них не начнут. И натянула на голову одеяло.
Он ткнул пальцем в высунувшуюся из-под темного бархатистого края розовую пятку.
Пятку отдернули и втянули под одеяло.
Он напомнил, что ни в одном нормальном кинотеатре отродясь не дожидались зрителей. И тогда она запустила в него вазой.
...Осколки, кстати, все так же белеют на полу – выпуклые, острозубые, с китайскими буквами. Пятнадцатый век, как вычитал он в каталоге.
Ей плевать и на вазу, и на каталожную статью, и на весь пятнадцатый век, вместе взятый. Ему - тоже.
Они так богаты.
Они сказочно, невообразимо богаты - как и все, живущие в городе, все несколько сотен человек, заполучивших в собственность музеи и супермаркеты, на глазах дичающие парки и гулкие станции метро, гранитные здания университета, и собор святого Вита, и дощатые развалюхи на окраинах.
- Жалко. «Психо» - хороший фильм, - он выдыхает дым за окно.
- А твой Феликс, - говорит она вместо ответа, - правда верит, что если крутить на кинопроекторе фильмы каждый вечер - это получится нормальная жизнь.
Зашибись разговор, думает он. А она продолжает:
- И рыженькая, которая каждое утро выезжает из дома в одно и то же время, действительно думает, что однажды приедет в свою редакцию - а там полно народу. И начальник поинтересуется у нее, почему она опоздала на целых четыре минуты, понимаешь?
Он кивает. Он понимает.
Он убежден, что в глубине души во что-то такое верит каждый из живущих в городе.
Каждый из тех, кто гоняет на бессмысленно мощных авто по пустым улицам. И дежурит в котельной. И встречает фургоны с продовольствием, сопровождаемые "механизированными интендантами широкого профиля" - попросту роботами.
Каждый из выигравших в генетическую рулетку иммунитет к вирусу А.
Ни смены на кладбище, ни осмотры домов на самом деле никого ни в чем не убедили.
...О начале эвакуации объявляют около полуночи. В шесть утра падают бомбы. С восьми из города уже не выпускают.
В следующие три дня на улицах можно увидеть людей в дезактивационных костюмах – солдат или что-то вроде, на вопросы они не отвечают.
Через три дня исчезают и солдаты.
О начале блокады не сообщает уже никто. Телевидение умирает первым - телевизоры перестают принимать даже главный канал (и так две недели не передававший ничего, кроме классического балета). Интернет, на который возлагали столько надежд, держится немногим дольше. Истерические обсуждения на форумах, туманные комментарии политологов, скупые известия в новостных лентах - "начало биологической агрессии... бомбардировке подверглись... правительство делает все, чтобы нейтрализовать угрозу, в первую очередь, заботясь о гражданском населении" - все это где-то есть и сейчас, конечно.
Но несколько сотен человек – выжившие из нескольких тысяч не сумевших покинуть город в Ночь большого исхода – теперь видят лишь сообщения об ошибке номер 404 и советы проверить подключение к сети и правильность введенных адресов.
- Нахрен, - повторяет она. - Нахрен-нахрен-нахрен.
...Разумеется, многие пробовали выбраться. Сперва - как привыкли, с чемоданами, детьми и собаками. Потом - залив баки бензином на полную и собрав лишь самое необходимое. И наконец, последние - пешком, без рюкзаков, но с оружием, выбирая самые темные ночи...
Некоторые даже возвращались.
Их рассказы были крайне невнятны: да, оцепление. Какие-то грузовики, какая-то везде проволока, ленты висят флуоресцентные, флуоресцентные же таблички на незнакомых языках, прожекторы...
Подъедешь поближе - кричат по-английски, что будут стрелять. Хрен их знает, конечно, может, и пугают.
Да скорее всего, пугают. Нет, они не проверяли.
- Не могу больше, - говорит она.
Ресницы у нее все-таки удивительно густые и темные. Они такие длинные, что тень от них лежит на щеках, а взгляд, скрытый в их мохнатом сумраке, кажется печальным и наивным.
Если достаточно долго смотреть ей в глаза, становится понятно: это впечатление - ложно.
Она встает с ним рядом, влажными холодными пальцами проводит по его щеке.
- Наверное, мне стоит сказать спасибо, - говорит она, глядя через его плечо на проваливающийся в туман город: окна и витрины не горят, так что сумерки теперь наступают раньше. - Сказать спасибо богу или кому там еще за то, что Эд был в командировке, а нас, любовничков сопливых, романтиков гребаных, черти понесли на пляж, купаться на закате. Если бы Эд оказался в городе - наверняка он увез бы меня. А ты бы остался, разумеется... Ты же никогда не доверял новостям.
Она отнимает у него сигарету, быстро затягивается и, сухо кашлянув, вышвыривает окурок за окно.
- И мы оба выжили. Так уж точно не бывает, правда?
- Не бывает, - он обнимает ее за плечи.
Она не льнет к нему, но и не отстраняется.
Она сейчас как кукла. В его объятьях - теплая пластмассовая барби в человеческий рост.
- Так вот что я тебе скажу, ми-лый, - последнее слово она произносит тоже каким-то кукольным, неживым голосом. - Я часто думаю: лучше бы я умерла. Убей меня, а?
Он не убирает руки с ее плеча, не вздрагивает, он наклоняется к ней и касается губами мочки ее уха - так, как ей когда-то нравилось.
- А если без пафоса, - говорит он в ее слабо пахнущие мятой волосы.
- А если без пафоса, любимая. Давай просто сходим в кафе, раз ты не хочешь на фильм ужасов?
И улыбается, глядя прямо ей в глаза.
- О Господи, - выдыхает она, вздрагивая всем телом. - Твою мать, Йозеф. Ты опять!
Она подметает осколки, а он спасается от пыли на кровати. Есть моющий пылесос - но она все равно зачем-то подметает осколки сама. Не переставая говорить.
Она говорит ему, что все пройдет, и все будет хорошо; ему надо только успокоиться, и конечно же, - бог с ним со всем, если он хочет, они пойдут в кино, а не хочет - останутся дома. Она говорит, что конечно же, вовсе это не способ рехнуться - эта их партия повседневности...
- Заговор нормальных, - поправляет он.
...да как ни назови. Откидывая волосы со лба, она тщательно осматривает пол на предмет мелких кусочков стекла и все рассказывает ему, что была дура, и больше не будет, главное, чтоб он успокоился; и что они поговорят обо всем завтра, и может, - вообще пока не разговаривать, как ему больше нравится, и, может, ему что-нибудь от сердца принести – хотя сердце тут вроде совсем уж ни при чем, ну.
Она поминутно оборачивается к нему, и когда ей удается поймать его взгляд, он видит в ее расширенных зрачках темный животный страх.
Он думает о том, что правительству нет никакого смысла посылать в город фуры с продовольствием.
И о том, что проще сбросить на город еще несколько бомб: ни один кордон не обеспечит настолько надежной заботы об интересах граждан, как бомбы.
И о том, что ограниченная территория, на которой в естественных условиях заперты четыреста двадцать девять инфицированных, представляет собой прекрасный полигон для наблюдений – ни один приличный ученый не упустит такого.
За одним-единственным исключением – если проект будет сочтен провальным.
Или финансирование закроют.
Он представляет себе этих ученых; размышляет о методах, о возможности экспериментальных исследований, о селекции и отборе – не сейчас, так позже; о том, что всякий приличный исследователь позаботится о надлежащем контроле эксперимента.
А это значит – даже дома лучше не кричать.
Еще он думает о том, выключается ли «роботизированный интендант» так же, как кухонный робот-помощник, - должен бы, если Феликс прав, и это в самом деле одна модель.
...Незримый наблюдатель преследует его. Все труднее подавить желание заклеить скотчем розетки в доме: система электричества единственная связывает все жилые дома в городе и выходит наружу.
Разумеется, он допускает, что женщина права – и он давно уже лишился рассудка.
И
Но это не имеет никакого значения.